Такая путаница происходит сплошь и рядом, и не только в литературе, но и в других областях знания. Сейчас мы любуемся, как Дега работал пастелью по бумаге, а через мгновение уже пытаемся представить, каково бы это было — поцеловать модель. Но тут мы замечаем что-то интересное в диагоналях композиции, и мысль тут же перескакивает на японскую гравюру на картине Ван Гога на другой стене галереи, а пока мы думаем про японское искусство, на память приходит та чрезвычайно социологическая гравюра с женой рыбака и осьминогом… и мы понимаем, что, пожалуй, уже время обедать. Но на выходе из зала наш взгляд снова падает на Дега, и мы восхищаемся, как же изысканно он все-таки обращается с пастелью: кладет один цвет рядом с другим и получается нечто совершенно третье. А со словами так можно, думаем мы? И что бы из этого вышло?

И так далее. Какие побуждения здесь правильные, а какие нет? Те и другие нерасторжимо перемешаны друг с другом, и никто в целом свете не сможет сказать, что с нами теперь делать — презирать за низменные мотивации или восхвалять за возвышенные. Так что пусть уж все лучше занимаются своим делом, а не чужим.

Точно так же я считаю совершенно бессмысленными попытки решать, кому следует читать вот эту книгу, а кому — вон ту. Откуда решающим знать? Лучше даже не пытаться управлять этим процессом, а просто предоставить ему идти своим чередом. Среди прочих вопросов, о которых мы с вами сегодня говорим, есть и такой: что общего между детской и взрослой литературой? А общее между ними и вправду есть — тот факт, что ту и другую, что бы они собой ни представляли, читают обе возрастные группы — что бы собой в свою очередь не представляли они. Но как я уже говорил, к сочинительству и тому, что ему способствует, я подхожу с сугубо практической стороны. А моему сочинительству способствует видение рынка.

Литературный рынок я представляю себе как настоящий базар — торговую площадь, запруженную народом, который покупает и продает, пьет и ест, останавливается посплетничать или идет себе насквозь куда-то еще — или просто носится между рядами и во что-то играет. В одном углу кто-то наяривает на скрипке, в другом выступает жонглер, а в третьем сидит на коврике сказочник, положив перед собой шляпу, и что-то рассказывает.

И вокруг него собираются слушатели.

У них в руках тяжелые корзины и сумки, и надолго они не останутся, но все же им стало интересно и хочется знать, что будет дальше, так что они, пожалуй, постоят еще минутку… а потом еще одну — просто чтобы выяснить, чем все обернется. Вон старик опирается на палку, а рядом малыш сосет леденец, и оба слушают во все уши. Люди вытягивают шею и привстают на цыпочки, пытаются протиснуться между соседями, заслоняющими вид, толпятся, напирают — и жадно слушают. Другие просто идут мимо, прислушиваются на мгновение, решают, что им это не нужно, и следуют дальше своей дорогой. А третьи спешат и даже не замечают, болтают о чем-то между собой, не слышат историю. Или вот кто-то, кому пора по делам, бежит на автобус и, завидев по дороге друга, бросает ему на ходу: «Вон там хорошую сказку рассказывают — сходи, послушай!»

Когда сказка заканчивается, в шляпу падает несколько монет. Сказочник переводит дух, вытягивает ноги и усаживается поудобнее, чтобы начать новую.

Так выглядит история в некоем воображаемом континууме: один рассказчик, одна сказка, одна аудитория — и никаких границ между кем бы и чем бы то ни было. Ситуация действительно воображаемая, поскольку я намеренно оставляю за рамками разницу между сочинением устной истории и письменной, между чтением и слушанием. Мы имеем дело с абстракцией, и я игнорирую эту разницу с конкретной целью, до которой мы дойдем через минуту.

В реальном мире литературный рынок совсем не так прост и уютен, как тот, который я только что описал. Помимо рассказчика и слушателя в нашем бизнесе много других людей.

Есть, к примеру, такие, которые приходят к рассказчику и говорят: «У меня долгосрочная аренда вон на то козырное место под деревьями, рядом с фонтаном, где ходит много народу. Я гарантирую тебе большую аудиторию, если ты поделишься со мной деньгами из шляпы. Вообще-то я и аванс тебе предложить могу».

Есть и другие. Они приходят к рассказчику и говорят: «Это все очень хорошо, но что это за дележ деньгами, о котором он толкует? Сколько-сколько? Позволь, я сам займусь этой сделкой — я гарантирую тебе куда более высокую прибыль. И возьму, кстати, всего десять процентов».

Что же говорят третьи? «Слушай, ты собираешь большие толпы, но половина уходит, не заплатив. Давай я буду продавать на тебя билеты — так мы точно сможем сделать приличные деньги. Я что, сказал мы? Ты, конечно. Мне просто надо будет покрыть расходы».

А некоторые, верно подметив количество народа, ищущего хорошие истории, с одной стороны, и количество рассказчиков в бизнесе — с другой, организуют консультационную службу. «Я слушал всех этих рассказчиков, — доверительно сообщают они клиенту, — и за весьма небольшую плату готов подсказать вам действительно хороших. Возле цветочных рядов сейчас травят совершенно первоклассные байки — юный талант, очень даже стоит взглянуть. А вон тот, что у автобусной остановки, уже который день перетирает одно и то же, вы все это явно слышали. Честно — я бы не стал тратить на него внимание».

Более того, в последние годы профессиональные услуги стали предлагать и рассказчикам. «Сейчас уже недостаточно просто рассказывать истории — надо привлекать внимание к себе. „Заплатите мне, и я сделаю так, чтобы о вас заговорили. Я не могу купить вашей истории хорошие отзывы от консультантов, но зато могу обещать, что публика станет интересоваться вами. Кстати, вам бы неплохо подстричься… и наденьте завтра что-нибудь голубое“».

Большинство этих чужаков, вклинивающихся между рассказчиком и слушателем, руководствуются самыми лучшими побуждениями. Мало кто из нас там, в реальном мире, захотел бы обойтись без всего того, что делают издатели, книготорговцы, литературные агенты и критики. Я рад, что они есть. Но среди прочих посредников на нашем воображаемом базаре, к несчастью, встречается и охрана. Это еще одно подразделение той же организации, что надзирает за границей. Аудитория интересует их куда больше историй. Их дело — выносить вердикт: «Эта история — только для женщин», или «Эта книга предназначена исключительно для очень умных людей», или «От этой сказки получат удовольствие только те, кому еще не исполнилось десяти».

Они сортируют публику и отправляют этих сюда, а тех — туда, и если бы они только могли, они заставили бы всех выстроиться в очередь и вести себя тихо. Некоторые не отказались бы даже дать читателям по окончании книги несколько проверочных тестов… но о нашей нынешней образовательной системе я больше не скажу ни слова.

В результате вместо описанной выше аудитории, где все вперемешку (стар и млад, мужчины и женщины, образованные и необразованные, черные и белые, богатые и бедные, занятые и праздные), вместо этого демократического коктейля мы получаем сегрегацию: по гендеру, по сексуальным предпочтениям, национальности, образованию, финансовой обеспеченности и, прежде всего прочего, — по возрасту.